Алтайдын Чолмоны

Духовное достояние алтайцев

25.05.2018

Об изданиях алтайского героического эпоса «Маадай-Кара» рассказывает в своем обобщающем исследовании доктор филологических наук Зоя Сергеевна КАЗАГАЧЕВА. Научная статья публикуется в адаптированном виде с некоторыми сокращениями.

В октябре 2017 года в Научно-исследовательском институте алтаистики имени С.С. Суразакова состоялось знаменательное событие: вручение библиотеке института экземпляров книги «Маадай-Кара», опубликованной в книжном издательстве Саха (Якутии) на русском и якутском языках. В этом редчайшем в наше время событии принимали участие инициатор публикации серии эпического наследия тюрков мира Председатель Государственного Собрания Республики Саха (Якутия) Александр Николаевич Жирков и его алтайские сподвижники в этом благородном начинании – депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ Иван Итулович Белеков и алтайский поэт Бронтой Бедюров.

Обратимся к выдержкам из трудов историка-алтаеведа Л.П. Потапова: «Культура любого народа тысячелетиями связана с религией. Поэтому в языке, во многих проявлениях духовной жизни алтайцев – при всех причудливых вплетениях, соприкосновениях с культурами других народов – рельефно проступали древнейшие черты собственно-религиозной системы: шаманизма (особенно в таких проявлениях, как одухотворение сил природы) и буддизма в его более ранних формах и позднейших наслоениях. И все это нашло особенно яркое отражение в сюжетах, образах и художественно-изобразительных средствах героического эпоса. Этому жанру (сказаниям) принадлежит величайшая роль в передаче исторической памяти всех тюркоязычных народов, в устном эпическом наследии которых присутствует топоним «Алтай» как память об их первородине. Поэтому с момента первых сведений и по сей день эпос алтайцев подвергается многостороннему изучению как богатейший материал в области лингвистической, фольклорной, историко-этнографической, искусствоведческой и прочих наук».

Алтайский героический эпос является главнейшим духовным достоянием алтайцев и входит в сокровищницу эпического наследия народов мира по своему обширному репертуару (у тюрков Алтая учтено более 250 наименований эпических текстов, зафиксированных в науке в большом количестве версий и вариантов), по масштабности этих текстов (от 900 до 4000 — 9000 стихотворных строк в каждом), по их замечательному поэтическому богатству, а также по таланту народных певцов-исполнителей.

Открытие алтайского эпоса начинается с середины XIX века. Он просуществовал тысячелетие в народной памяти, по-своему преломляя и синтезируя историю, мифологию, языческую религию, материальную и духовную культуру, общественно-социальные и нравственные отношения коллективов и сообществ. Очень ценно и то, что на Алтае эпическая традиция не угасла и поныне.

Следует обратить внимание на многотомную серию «Алтай баатырлар» («Алтайские богатыри»). В ней был впервые представлен и продолжает осуществляться опыт издания всего фонда героического эпоса алтайцев с обозначением имен сказителей и собирателей. К числу выдающихся алтайских сказителей следует отнести Ч. Куранакова, М. Ютканакова, Н. Улагашева, А. Калкина, О. Алексеева, Ш. Маркова, Е. Таштамышеву, К. Кокпоеву, Н. Черноеву, Т. Чачиякова, Н. Ялатова, М. Пустогачева, К. Кандаракова и других носителей эпического наследия шести этнических образований Алтая.
Сказители А. Калкин, Ч. Бутуев и С. Савдин донесли до нас первооснову исполнения эпоса в триединстве напева (кай) и стиха под аккомпанемент древнейшего музыкального инструмента топшуура.

Таким образом, на исходе ХХ века наука располагала «реликтовым явлением» по типологически ранним формам эпоса в его живом, естественном состоянии, которое в человеческой истории не будет повторено. В трудах С.С. Суразакова отмечается, что в этнокультурной поэтике алтайского эпоса отражены мотивы, сюжеты, образы, слагавшиеся веками, – от родового общества (борьба с чудовищами и обитателями подземного царства, борьба за охотничьи угодья) и эпохи раннефеодальных отношений (семья, установление родства между племенами) до зарождения новых черт в социальном укладе коллективов и сообществ в патриархально-феодальную эпоху (захват территорий, уничтожение историко-культурных следов пребывания здесь коренных народов, поединки богатырей, батальные сражения) и т.п.
К слову, основателем серии «Алтай баатырлар» и издателем первых ее десяти томов был С.С. Суразаков. Ныне опубликовано 15 томов серии. В дальнейшем, учитывая пожелания русскоязычных читателей, Институт алтаистики приступил к изданию двуязычных текстов этой серии (на алтайском языке с переводом на русский).

От понятий «Алтай», «алтайцы» получило название целая наука – «алтаистика», изучающая степень генеалогического и типологического родства носителей алтайских языков.
Слово «Алтай» лежит в основе понятий «алтайская семья языков», «алтайские языки». К этой языковой общности относятся тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские, а также японский и корейский языки. Собственно алтайский язык, используемый коренным населением Республики Алтай, относится к тюркской общности языков. Наукой в нем обозначены 39 современных и 14 древних письменных языков. В числе последних значатся языки гуннов, орхоно-енисейских надписей, булгарский, половецкий, огузский, чагатский и другие.

В лингвистической интерпретации слова «Алтай» существуют разные толкования. В.В. Радлов считал, что это сложный и усеченный топоним из тюркских слов «ал» (высокий, могущественный) и «тайга» имел значение – «высокие горы», «горная страна». Но большинство исследователей исходят от тюрко-монгольского корня «алтын» (золото). Например, по мнению Г.К. Конкашпаева, слово «Алтай» образовано от «алттай» – «алт» (золото) и собственно притяжательного аффикса казахского языка «тай» – и означает «земля золотоносная». В собственно алтайском языке есть сходная форма «алтынту», образованная от «алтын» и собственно-притяжательного аффикса алтайского языка «ту» (земля, имеющая золото). Широко распространено и словосочетание «алтын туу» (букв. – золотая гора). Последнее относится к оценочным определениям Алтая в фольклоре алтайцев и монголов как земли обетованной – с вечным летом, с непугаными зверями и птицами. В эпосе от сказителя А. Калкина представлен образ гор, покрытых мельтешащими косулями. Словосочетание «алтын jыш» (букв. – золотая черневая тайга, то есть земля с нетронутым плотным хвойным лесом) – так в древности, да и ныне алтайцы называют территории современных Чойского и Турочакского районов. Например, jыштын улузы – люди черневой тайги.

Топоним «Алтай» есть и в эпических текстах других народов. Например, в киргизском эпосе: «Манас Алтайдаº табылган» («Манас на Алтае родился»). В бурятском эпосе конь, предчувствуя предстоящее сражение своего хозяина – богатыря, мчится на Алтай, чтобы лизнуть глину, испить воды из рек Алтая (не об особой ли энергетике Алтая здесь говорится?), в калмыцком эпосе упоминается волшебная гора Алтай (Гандиг Алтай). В бурятском эпосе конь богатыря вырос вместе с тремя маралухами на Алтае. Все это не есть ли воспоминание народов о земле-первородине?
Как видим, слово «Алтай» в приведенных словосочетаниях представлено в нарицательном обозначении – «земля».

Приведем примеры из повседневной речи носителей семьи собственно алтайского языка: «Сенин чыккан-б¿ткен алтайын кайда?» («Где твой алтай, где ты родился-появился?»). То же самое у монголов: «Тана алтай хаа байна?» («Где твой алтай?»). В этих фразах заключена первичная смысловая сущность слова «алтай» – земля-первородина. В традиционной культуре алтайцев выражено величайшее почтение к земле-матери и чувство постоянного ощущения ее зова к себе. Существует множество фразеологизмов типа: «Имеющий свою землю (свой алтай), к своей земле (алтаю) возвращается, имеющий свою реку, к своей реке возвращается» («Jерл¿ кижи jерине (алтайына) jанар, суулу кижи суузына jанар»).
В алтайском эпосе деяния богатырей задействованы не «в некотором царстве-государстве», а на Алтае, только на Алтае.

И в эпосе эта земля названа «Кин-Алтай» (пуповина Алтай), то есть центр Вселенной, Кан-Алтай («канн» – кровь, кровный, родной Алтай), таково сверхпочтительное отношение к Алтаю. У каждого алтайца с непамятных времен есть свои заповедные места – своя гора, своя река. Так в жизни народа отражена традиция повседневного духовного и физического единения человека и природы. Приведем пример из наших экспедиций в Кош-Агачский район к верховьям реки Аргут. Мы, как всегда, обратились к местным жителям с вопросом: «На вашем алтае ваши сородичи каким горам поклоняются (назовите ваши священные места?)». Нам показали на гору, густо покрытую лесом, с пикообразной вершиной – на Чийнелу тайгу. На вопрос: «Какие правила по отношению к ней соблюдаете?» – ответили: «Туда мы не ходим, на вершину не поднимаемся, там не охотимся, дерево не рубим, громко не кричим, не говорим, чтобы не вспугнуть зверей и птиц с их лежбищ и гнездовий».

Так на сакральном Алтае народом было выражено веками выработанное отношение: нетронутым оставлять уголок земли, где должно быть вольготно не только человеку, но и всем обитателям живой природы.
В этом сакральном отношении народа к Алтаю отражены веками выработанные традиции повседневного духовного и физического единения человека и природы – одного из системноорганизующих ориентиров духовности многоэтнического, многоконфессионального сообщества народов Республики Алтай.
Вернемся к теме нашей статьи – о работе С.С. Суразакова и И.В. Пухова над подготовкой эпоса «Маадай-Кара» для издания в академической двуязычной серии «Эпос народов СССР». Все началось с письма академика В.М. Жирмунского от 28 мая 1958 года, адресованного С.С. Суразакову. В нем сообщалось о предстоявшем совещании в Институте мировой литературы Академии наук СССР, где будет принято решение об издании целой серии национальных эпосов в точных (разумеется, художественных, а не подстрочных) переводах. «Не думаете ли вы, и было ли бы желательно издать собрание алтайского героического эпоса в старых и новых переводах?» — пишет академик.

Как известно, это совещание состоялось 20 ноября 1958-го. И оно было очень своевременным, ибо нацеливало ученых на высокий уровень исследований. Ведь в истории фольклористической науки, особенно в 30 — 60-е годы, известны издания по так называемым «улучшенным» или «сводным» текстам. Опубликованные в переводах лучших поэтов, они, с одной стороны, несомненно, способствовали популяризации эпоса среди других народов. Но в то же время на основании таких текстов создавались и «ложные» концепции. Не случайно поэт А.Т. Твардовский еще в 60-е годы одному из таких творцов «воссоздания», «пересоздания» былин писал: «Я давний и убежденный противник таких затей… Это все равно что пытаться превратить, например, разорванную в геологические времена цепь горных отрогов в цельный, единый горный хребет или гряду островов, вроде Курильских, – в материк. Былины, в нашем случае эпические тексты, отличаются определенной (очень высокой!) художественной ценностью как подлинные произведения устной поэзии, как памятники этого искусства. Искусственное объединение их, а значит, присочинение каких-то «связок» и изъятие каких-то «не монтирующихся» частей, – все это не более как фальсификация, хотя бы и с самыми добрыми намерениями и любовью к этой поэзии».

В начале 60-х годов С.С. Суразаков заканчивал работу над книгой «Героическое сказание о богатыре Алтай-Буучае». Она состояла из следующих частей:
— исследование;
— тексты в записи на магнитофонной ленте от сказителей трех этнических групп: А. Калкина (теленет), Е. Таштамышевой (туба), Ч. Бутуева (алтай-кижи);
— перевод;
— примечания.
Эта книга была издана в 1961-м и на долгие годы стала настольной не только для фольклористов Алтая, но и в целом Сибири и Средней Азии. Именно тогда в Москве аспирант Сазон Суразаков произвел от Алексея Калкина первую запись эпоса «Маадай-Кара» (об этом последний оставил очень интересное воспоминание). Сказитель прибыл в Москву для участия в смотре художественной самодеятельности народов СССР.
Так вот, на сообщение С.С. Суразакова о том, что он произвел запись под диктовку эпоса «Маадай-Кара», в Институте мировой литературы отозвались немедленным приглашением его к участию в подготовке этого эпоса для издания в академической двуязычной серии «Эпос народов СССР».

Те дни для С.С. Суразакова и А. Калкина были памятными. Профессор Николай Баскаков пригласил к себе в гости Суразакова и юного алтайского сказителя Калкина, с тем чтобы представить их своему учителю-тюркологу академику В.С. Гордлевскому. Этот гость, слушая кай (напевное исполнения эпоса) юного дарования, тихо и восторженно произнес: «Алтайский Гомер». Так с его подачи эта фраза надолго «прилипла» к имени сказителя. Без этих слов невозможно стало представлять имя Калкина на Алтае и за его пределами. Сохранилась и фотография: Калкин и академик Гордлевский в кругу гостей Баскакова. На мои запросы о ней Николай Александрович подтвердил это и добавил: один экземпляр фотографии он сохранил для передачи Сазону Суразакову (сообщаю об этом для последующих исследователей).
Повторную запись эпоса «Маадай-Кара» на магнитофонной ленте (по требованию отдела фольклора ИМЛИ) С.С. Суразаков осуществил в мае 1964-го в Горно-Алтайске в помещении Научно-исследовательского института истории языка и литературы (ныне НИИ алтаистики им. С.С. Суразакова) в кругу большого числа слушателей. Запись без учета перерывов длилась восемь часов. Затем шла изнурительная работа по переносу текста с фонозаписи на бумагу. При этом рядом с Суразаковым сидел сам сказитель и вносил поправки в нечетко пропетые слова. Кроме того, Калкин настоял на внесении в текст упущенных им эпических тирад. Таким образом, текст эпоса «Маадай-Кара» получился объемом в 7738 стихотворных строк.

От отдела фольклора ИМЛИ к работе над алтайским томом был привлечен старший научный сотрудник Иннокентий Пухов.
Так в этой работе сошлись, образно говоря, «лед и пламень»: по-отцовски назидательный, не терпящий возражений Иннокентий Васильевич и импульсивный в силу своей молодости «салага», как себя называл Суразаков, не воспринимавший слов типа «неукоснительно», «незамедлительно»…

Современные средства коммуникации – Интернет, мобильный телефон – в научной среде почти свели на нет эпистолярный жанр. Поэтому сегодня переписка на протяжении более 20 лет известных в Якутии и на Алтае фольклористов И.В. Пухова (1904 — 1982 гг.) и С.С. Суразакова (1925 — 1980 гг.) предстает перед нами как ценнейший исторический документ, запечатлевший определенный этап развития фольклористической науки в Сибири, пример служения ее незыблемым принципам, чувство времени в повседневной личной жизни и тепло души двух замечательных сынов якутского и алтайского народов.

В попытке осмысления этой переписки мы в основном апеллируем письмами И.В. Пухова из личного архива его алтайского коллеги. Первое письмо датировано 12 декабря 1956 года, а последнее – 29 июня 1979-го. Всего 32 письма, многостраничные и емкие по содержанию. В них подробнейшим образом представлена та огромная, но невидимая для других работа, результатом которой явилось первое академическое двуязычное издание алтайского героического эпоса «Маадай-Кара». В письмах отражены все этапы подготовки этой книги, начиная с записи по живому звучанию эпоса, способов его текстового оформления, принципов перевода, преодоления разногласий в видении каждым автором-составителем материала, представляемого на суд науки.

В письмах И.В. Пухова поражают его ювелирно-скрупулезное отношение к работе, дотошность до мелочей. Например, в письме от 1 мая 1966-го он пишет: «Я проверил количество строк в описании стойбища Маадай-Кара по первой записи (в перепечатанной вами же статье) и установил, что там не 19 строк (как вы указываете), а 18. Нельзя допускать подобных ошибок!» Поистине в науке нет мелочей! Такое придирчиво-требовательное отношение было проявлено ко всем готовившимся разделам.

Но какие бы интонации ни преобладали в повседневном общении, их объединяло одно: ответственность перед наукой. И они упорно осуществляли главный принцип: текстологическую надежность в издании высокохудожественного эпического памятника и строгую документированность всех сопутствующих ему материалов.
В письме от 6 июля 1965 года Пухов пишет: «Вновь и вновь читаю «репертуар сказителя» и – увы! – со все нарастающим гнетущим настроением… То, что я напишу вам дальше, вы не должны воспринимать как педантизм стареющего человека. Я еще в состоянии это преодолеть. Но речь идет о престиже советской науки». И далее: «В моей книге тоже есть список использованных текстов Олонхо. Это тоже библиография. Очень прошу ознакомиться с техникой описания записей, изданных сказаний и архивных документов. Из этой библиографии вы увидите, что и в Якутии не все в порядке. Но нам для своего издания надо сделать максимум возможного».

Приводимые в нашей статье выдержки, полагаю, в достаточной степени создают впечатление о том, что И.В. Пухов в своих письмах, по существу, представил справочник по подготовке научных изданий по фольклору.
В письме от 8 мая 1965-го Пухов пишет: «Биография и репертуар сейчас пойдут». Но 6 июня он объявляет: «Биография сказителя должна иначе излагаться, чем, скажем, биография бухгалтера». И на 12 страницах мелким плотным почерком дает скрупулезнейший анализ ранее одобренного им материала. Приводим лишь некоторые выдержки из письма. «Что значит написать биографию сказителя в таком издании, как наше? – пишет он. – Это значит дать научное описание жизни народного певца, которая должна: 1) показать, как певец становится певцом; 2) помочь раскрыть, каким образом произведение древности доходило до нашего времени через века и историю; 3) как живет, чем «дышит» сказитель, как человек своего времени, что он может внести своего.

На все эти вопросы не может дать ответ одна биография. Но она должна дать по этим вопросам ценнейшие материалы первичного характера, которыми в дальнейшем будут пользоваться исследователи. И чем больше даст биография сказителя материалов на эти вопросы, тем больше будут благодарны исследователи.
Худо, если биография вместо подачи конкретных добротных материалов из жизни и сказительской практики одного сказителя породит массу недоуменных вопросов…

— на стр. 746 — 747 вы толкуете о трех видах исполнения сказаний: детские рассказы, «просто речитатив», то есть пение обыкновенным голосом, и кай. Хорошо бы все три вида исполнения несколько пространнее осветить… Среди какой части у сказителей практикуются эти способы сказывания? Когда, в каких случаях?

— на этой же странице говорите о крупном сказителе Оспыйнаке, по-видимому, очень большую роль он сыграл в становлении сказительского искусства Калкина. Между тем этот Оспыйнак выглядит в вашем изложении «случайным человеком»… Нет, вы явно недооценили влияние Оспыйнака на молодого Калкина…Вот бы рассказать о сказывании Оспыйнака (так, как запомнил, запечатлел его в своей памяти Калкин), об отношении его к своему искусству…»
В 1964 году специально для издания в серии «Эпос народов СССР» (ныне «Эпос народов Европы и Азии») С.С. Суразаков осуществляет в живом звучании запись героического эпоса «Маадай-Кара» от сказителя А. Калкина. Вот с этого момента письма И.В. Пухова, ответственного от отдела фольклора Института мировой литературы за подготовку алтайского тома, отражают все этапы этой работы. В письме от 31 января 1965-го И.В. Пухов пишет о своих первых замечаниях к материалам, подготовленным Суразаковым: «Посылаю «Биографию Калкина». Мои замечания на полях… Если говорить о биографии, то надо расспросить у Алексея Григорьевича о его встречах с другими сказителями, что он у них взял, перенял (в репертуаре, технике, отдельные сюжеты, целые сказания). Учтите, это момент, который сказители тщательно скрывают или переводят на другие каналы (не говорят о том, что действительно взято, и сообщают то, что, по их мнению, не имеет значения); поэтому надо вызвать их на максимальную откровенность».

К теме биографии сказителя И.В. Пухов постоянно возвращается. Так, 25 марта 1965-го он пишет: «В биографии надо основное внимание уделить тому, как А.Г. Калкин учился сказительскому искусству, как созревал в нем мастер-сказитель, как накапливал репертуар. Здесь же должен быть затронут вопрос о манере его сказывания (это у вас немного есть) и о том, меняет или не меняет он перенятые сказания. Вопрос об импровизации в процессе сказывания тоже должен быть затронут».

В письмах И.В. Пухова отражена работа над комментариями. Так. 8 апреля 1965-го он пишет о состоявшемся обсуждении в отделе ИМЛИ вступительной статьи А.И. Алиевой к адыгским нартским сказаниям и комментариев, и такую же работу Н.В. Покровской к узбекскому эпосу «Рустамхан». «Из этого обсуждения я вынес впечатления: … изложить сюжеты других сказаний, сходных с «Маадай-Кара» (что вы и делаете), но, в отличие от нашей наметки, необходимо дать теоретический комментарий (примерно так, как вы и намечали)… Я пришел к мысли… комментарий должен сочетать информацию с некоторыми теоретическими положениями».

В переписке двух коллег особое место занимают спорные вопросы о принципах перевода эпического текста на русский язык. В письме от 31 января 1965-го И.В. Пухов пишет: «Ваша рукопись прошла через отдел и утверждена к печати на ученом совете ИМЛИ. Прошла хорошо. Имеются два крупных замечания: 1) перевод хороший, но чересчур «буквалистский». В частности, все говорили, что не следует пытаться воспроизводить на русском языке конструкцию тюркской речи, поэтому надо переводить не строчка в строчку, а фразовыми единицами, по возможности точными, но литературно «читабельными»; 2) нужно отказаться от многих скобок и «раскрыть» их».

Впоследствии будет видно, что С.С. Суразаков до конца придерживался перевода «строка в строку», и в статье «От переводчика» он акцентирует свой принцип перевода: «Перевод «Маадай-Кара» не является поэтическим, но это и не подстрочник. Переводчик старался передать на русском языке поэтический смысл сказанного, ни в коем случае не допуская вольности. Переводить текст эпоса, особенно устойчивые поэтические формулы, очень трудно, поскольку в них в сжатой и весьма своеобразной форме изображены более сложные картины, чем это может передать любой рассказ. Переводчик старался извлекать из алтайского текста и передавать по-русски, в наиболее близком к оригиналу словесном оформлении, самое сокровенное, самую суть народной поэтической мысли».

Относительно «фразовых единиц» не преминем заметить, что позднее этот принцип был применен в переводе эпоса «Маадай-Кара» на английский язык. В его основе – текст на русском языке, который представлен в академическом издании. Просматривается стремление, чтобы каждая фразовая единица соответствовала пятистрочным интервалам русского перевода, а значит и оригинала. Если судить по объему – в английском тексте 7730 фразовых единиц, в русском 7738 стихотворных строк, – то потери и расхождения незначительны.

В письмах И.В. Пухова особое внимание обращено к сказителю, его искусству, сказительской практике, тому, как он жил материально, чем занимался, какое место в его жизни занимало сказывание, как к нему относились окружающие, народ. Пухов предлагал Суразакову «рассказать о жизни, сказительском искусстве и сказительской практике классически замечательного алтайского сказителя – одного из учителей Калкина – так, каким он представляется ему и каким вырисовывается он из его рассказов в глазах ваших как ученого».

«Важный и нужный момент, когда сказитель Калкин вдруг, отложив топшуур, начинает петь обыкновенным голосом. Вы можете думать, что это он от усталости и только, а я знаю, что П.Г. Богатырев (человек, специально занимающийся аналогичными ситуациями) совершенно другого мнения. Не пренебрегайте тем, что вам кажется «ясным» и «простым».
«Отец работал и над постановкой голоса». Может создаться впечатление о какой-то планомерной работе отца с сыном (тогда как?). Но вы же не отрицаете планомерную, осознанную учебу и работу учителя с учеником по освоению кая.
Говоря о запоминании различных сюжетов и общих мест, надо рассказать о процессе (механизме) запоминания алтайскими сказителями сказаний, по крайней мере так, как мне вы же раскрывали. Это для вас ясно, а для других – неизвестно».

Мы привели самую малую толику глубоко содержательных замечаний И.В. Пухова к одной из важнейших частей приложения. И, как видно, эти замечания с разной степенью полноты были учтены С.С. Суразаковым.
Еще большую дотошность И.В. Пухов проявляет в своих замечаниях к статье о репертуаре сказителя и к библиографии.
Все письма состоят из подробнейшего изложения, как строго документированно следует представлять каждый фактический материал – ссылки на издания, на архив. К сожалению, ценные рекомендации, вернее, правила, изложенные Пуховым, и по сей день не всегда соблюдаются в существующих изданиях. А потому снова приводим выдержки из его письма: «Крайне нужно (для вас это обязательно в данном случае) описать документ, то есть то, как оформлено сказание: 1) указать количество страниц или листов (если текст написан с обеих сторон листа, то это оговорить); 2) указать формат листа, например, «формат 30х15 см», то есть 30 см длины и 15 см ширины, или «формат разный»; 3) указать, как записан: сплошь, стихами или смешанный текст (часть стихами, часть прозой); если написан стихами, то надо указать (хотя бы приблизительно) количество стихов.

Учтите, эти данные очень нужны: они показывают приблизительный объем неизданного материала (что само по себе очень важно) и помогают установить, какой объем поэтического богатства хранит в своей памяти сказитель – факт первостепенной научной ценности. Будьте спокойны: найдутся такие, которые примутся считать, сколько стихов помнит Калкин. В этих целях хорошо бы дать подсчет общего количества стихов тех записей, которые уже изданы.
В 1973 году в издательстве «Восточная литература» был издан алтайский героический эпос «Маадай-Кара». В нем запись текста, перевод на русский язык, приложения выполнены С.С. Суразаковым. Подготовка тома и содержательная вступительная статья представлены И.В. Пуховым. Ответственный редактор – Н.Н. Баскаков.

Это издание явилось основой для перевода алтайского эпоса на турецкий, английский, немецкий, якутский языки, а также для литературного перевода на русский язык (переводчик А. Плитченко). «Положено начало классическим изданиям эпических памятников народов СССР», — писал И.В. Пухов.
Публикация настоящего тома дала старт изданию классических образцов эпических памятников народов СССР.