Алтайдын Чолмоны

«Россия так и не смогла изжить в себе «азиатчину». Точнее, не захотела»

24.01.2020

Филолог Павел Алексеев о делении мира на Запад и Восток и о том, почему наша страна идет «третьим особым» путем.

«Если бы к идеологам евразийства пришли китайцы, индусы или арабы и сказали: «Хорошо, вы говорите про Восток и восточную мудрость, про то, что Запад — это полудохлая кляча. Тогда переходите под наше управление. Переходите на китайский или арабский языки». Думаю, все евразийцы сразу же сбросили бы с себя эти востоколюбивые маски и предстали бы перед изумленной публикой в своей естественной роли — националистов и монархистов», — полагает филолог, профессор Горно-Алтайского государственного университета Павел Алексеев. О противопоставлении Востока и Запада в прошлом и настоящем в следующем интервью.

— Павел Викторович, когда и зачем появилось разделение мира на Восток и Запад?

— Это конструкция из так называемой «воображаемой географии», имеющей мало общего с реальными географическими картами, зато напрямую связанной с миром идей и мифов. Сейчас людям трудно представить, что еще каких-нибудь 300 лет назад такого представления о мире просто не существовало. В эпоху великих географических открытий морские государства Европы осознали себя в центре стремительно разворачивающегося под их ногами мира — Индия, Америка, Япония, Африка манили их своими сокровищами.

Проблема была в том, что на этих открываемых землях уже кто-то жил — аборигены, как правило, стоявшие на более низкой ступени технологического развития и потому не сумевшие оказать серьезный отпор любителям чужого добра. И эту проблему европейцы решили единственно приемлемым для себя способом — военным захватом, формированием колоний и организацией подконтрольных государств.

Далее, в эпоху XVIII-XIX веков, когда европейские империи набрали силу, во всех колониальных империях сформировались общественные представления о том, что мир фундаментально и навсегда разделен на развитые государства и те, которые им подчиняются, на колонизующие и колонизуемые. И культура неминуемо откликнулась на эти представления. Смысл существования империи — это всегда захват новых территорий и расширение своего влияния на те территории, которые ты не можешь захватить. Это очень агрессивная политика, но именно в таком государстве стало возможным появление концепций Востока, связанных не столько с эстетикой, сколько с политикой и идеологией.

Поэтому важно понимать, что Восток — это важнейший вопрос европейской идентичности.

В науке считается, что само понятие единой Европы в период формирования национальных государств XVIII-XIX веков возникло как фактор противостояния неевропейцам.

Понимаете, Запад и Восток — это две стороны единой формулы, и друг без друга они существовать не могут. Если вы что-то решили назвать Западом — территорией развитой, свободной и прогрессивной, то это только потому, что где-то рядом есть воображаемая граница, за которой простираются земли восточных дикарей, склонных к насилию и непременно управляемые тиранами.

Мусульманский мир в лице Османской империи на тот момент был главным воплощением этих антагонистических идей. В XVIII веке многонациональное государство османов уже прошло пик своего могущества и уже в XIX веке стало объектом хищного дележа французов, австрийцев, англичан и русских (это известно как «Восточный вопрос»), но влияние его было все еще очень значительным. Турки сидели на крупнейшей торговой артерии, через которую в Европу поступали специи, шелка и драгоценности. Также они владели святыми землями христиан и мусульман — Иерусалимом и Меккой, обнимая все подбрюшье Европы на огромных пространствах от Северной Африки до Балкан. Поэтому не только предметы материальной, но и духовной культуры, которые аккумулировались в Порте, неминуемо проникали в европейские дискурсы.

Именно благодаря европейским кругам, вовлеченным в имперские процессы, в Европу начинает поступать и переводиться на французский язык огромное количество текстов — Коран, сборники доисламской поэзии, персидский эпос и любовная персидская поэзия в лице Фирдоуси, Хафиза, Саади и других. Большое влияние на всю европейскую повествовательную систему окажет французский перевод сказок «Тысячи и одной ночи», опубликованный Антуаном Галланом в 1704 году. Французская культура введет по всей Европе моду на интерьер и элементы одежды в стиле турок (тюркери) и китайцев (шинуазри), и в каждом уважающем себя аристократическом доме появятся кофе, турецкие тапочки, китайские вазы и даже целые комнаты и павильоны в восточном духе.

И все это не только игра в экзотику, не только рефлексия о воображаемом экзотическом мире, наполненном чудесами и волшебством. Образы Османской империи, Китая, Африки, Индии в любой европейской культуре — прежде всего попытка понять собственное место в мире, воображаемо разделенном на Запад и Восток. Когда мы говорим о восточной женщине, восточной мудрости или музыке в наше время, в XXI веке, мы должны понимать, что любое упоминание понятий Запада и Востока в культурном и цивилизационном контекстах — это прямое следствие колониальных процессов XVIII-XIX веков, когда европейцы изобрели для себя удобное средство легитимации колониальных претензий и придумали для себя тот Восток, который был им необходим. Не особенно считаясь с мнением самого Востока.

Разделение на Запад и Восток для России — это когнитивная ловушка, в которую она угодила в первой трети XVIII века,

когда Петр I объявил о создании Российской империи по образцу европейских, и наше государство пошло по новому вектору развития. Я называю это ловушкой, потому что Россия получила формулу Запад—Восток в готовом виде вместе с гигантским потоком переводной литературы, который хлынул к нам в XVIII веке в процессе петровской секуляризации и европеизации.

И в результате получилась очень любопытная штука. Восток — это культурологическое понятие, изобретенное европейцами и для европейцев. Но оказалось, что в понятие Восток эти французы и англичане включили не только Турцию, Африку, Индию и Китай, но и Россию по причине того, что большая ее часть улеглась в Азии не в статусе колонии, а в статусе именно неотделимой части всего имперского тела. Россия оказалась слишком огромна для того, чтобы быть Западом. Это как в русской сказке про теремок — разные звери в него умещались, но стоило медведю попытаться в него втиснуться, все с треском развалилось. Так и в случае с формулой Запад — Восток. Европейцам эта формула необходима для собственной идентичности, но России в ней изначально нет места, теремок уже забит до отказа.

В книге французского аристократа Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» (безусловно запрещенной в дореволюционной России) николаевское государство прямо описывалась как восточная деспотия, пронизанная рабством, страхом и тотальным бесправием. Вообще, было довольно много таких описаний. И нельзя сказать, что в России об этом не знали — это было хорошо известно всем образованным людям, и правящим кругам в том числе. Просто сила, с которой Петр швырнул свою империю в сторону Европы, оказалась слишком мощной, чтобы остановить этот вектор, а провести настоящую европеизацию жизни и государственного управления, изжить абсолютизм и рабство — не смогли (или, точнее, не захотели).

Поэтому Россия всю вторую половину XVIII века и весь XIX век строила империю, отыскивая для себя место на воображаемой карте мира, придуманной европейцами. А для того, чтобы называться Западом, нужно обнаружить прежде всего Восток. И он был обнаружен прежде всего внутри империи — Крым, Кавказ, Сибирь и Средняя Азия. Если на Западе нас не признают и почитают Востоком, то мы изобретем себе свой Восток и для него выступим в роли просвещенного и могучего Запада. Именно в этом смысле Достоевский сделал горькую запись в своем дневнике: «В Европе мы приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами».

Попытка переварить и применить к своей пользе европейскую западно-восточную дихотомию и есть организующая основа всех цивилизационных разговоров в России XIX и начала XX веков от западников и славянофилов до анархистов и евразийцев. Тютчевское «умом Россию не понять» — это отчаянная попытка преодолеть схему, в которой нам нет места, это попытка переделать диаду в «неуклюжий треугольник» Россия—Запад—Восток. Попытка, прямо скажем, безуспешная. Но эти идеи до сих пор греют душу националистических кругов и порой весьма существенно определяют российскую внутреннюю и внешнюю политику — все эти разговоры о русофобии на Западе из этой старой, но довольно грустной оперы.

И даже в XXI веке, когда соотношение сил России, Европы, Америки и стран Востока (прежде всего Китая) существенно изменилось, когда прежняя схема «развитый Запад — недоразвитый Восток» трещит по швам, мы все еще в этой методологической яме. Эта яма будет существовать до тех пор, пока существует сама формула Запад—Восток, а эта формула будет работать и универсально определять расстановку сил в мире, пока технологически и интеллектуально будут доминировать Европа и США.

— Как русские писатели и поэты участвовали в этих колониальных процессах в XIX веке?

— Если вы помните, Лермонтов был офицером имперской армии, которая завоевывала Кавказ, и его кавказские образы — результат вдумчивого осмысления места Кавказа в имперском пространстве русской культуры. Востоковед, издатель «Библиотеки для чтения» и основатель «Восточной повести» Осип Сенковский писал словарик для русских солдат, отправляющихся воевать с турками. Пушкин много размышлял о политическом «восточном вопросе» и даже совершил свой знаменитый вояж в Арзрум в 1829 году, когда там шли решающие сражения в ходе русско-турецкой войны, а потом написал на все это глубокую и очень сильную сатиру. Дипломат Тютчев был вовлечен в идеологическое противостояние с европейцами о российском влиянии на Востоке и в Европе, особенно в период Крымской войны. А его знаменитое стихотворение «Русская география» — просто апофеоз имперской идеологии, объявляющей Россию почти безграничной и имеющей безусловное право на захват и похищение Стамбула-Константинополя.

Русская словесность всегда очень живо откликалась на политические события. У писателей и в журналах демократического толка мы можем найти критику имперской политики России. А в националистических и монархических кругах, в кругах славянофилов и, позднее, черносотенцев мы найдем довольно агрессивный язык войны и колониализма. После того как завоевали Кавказ, у нас началось завоевание Средней Азии. После нашего вторжения в Среднюю Азию появились проблемы с Британией: англичане справедливо испугались, что, завоевав Среднюю Азии, мы кинемся в Индию, в их самую богатую колонию. Поэтому эти политические вопросы будоражились на страницах прессы, обсуждались в салонах, на университетских кафедрах и попадали на страницы художественных книг. Очень много этим вопросам посвятил Достоевский — это хорошо видно по его романам и «Дневнику писателя», который он издавал во второй половине 1870-х годов накануне и во время очередной русско-турецкой войны.

— И это актуально до сих пор?

— В начале XX века евразийство представлялось неким «третьим путем», ломающим навязанные европейцами схемы. Мы не Европа, мы не Азия, мы — Евразия. Эта идеологема очень часто поднимается до сих пор в культурных и политических дискурсах.

Однако, если приглядеться получше, вы увидите, что в представлении идеологов евразийства мир все равно устроен иерархически, и на вершине этой иерархии — «белый человек». Да, мы стремимся на Восток, но это не Азиопа, это именно Евразия. В основе сохраняется та же колониальная основа, которая была апробирована в XVIII-XIX веках и продолжает влиять на наши умы до сих пор.

Та же противоречивая колониальная основа сохранялась в процессе «культурного освоения» национальных окраин в советское время: одновременно стремление унифицировать население, превратить его в один советский народ, говорящий на языке коммунистической мифологии, — и стремление сохранить и поддержать экзотику и своеобразие этих очень неравномерных окраин, нанесенных на воображаемую карту  советского государства. Постсоветские времена — это времена постимперские, и процессы русофобии в странах СНГ и на Украине — это естественные процессы разложения имперского тела, превращения его в перегной для других государственных мифов.

Сама идея разделения на прогрессивный демократический Запад и отсталый хаотичный деспотичный Восток оказалась настолько живучей, что до сих пор формирует национальные идентичности и политические повестки в России и даже в странах СНГ.

Элиты национальных окраин бывшей Российской империи явно или латентно ориентированы на Запад, они пытаются изжить в себе эту «восточность» и пользуются тем же словарем, теми же приемами, которыми пользовались русские, которые пытались изжить в себе «азиатчину», но так и не смогли. Коррупция, деспотизм, политическое бесправие в постсоветских странах — это не просто досадный пережиток прошлого, это не просто недоработка петровских идей. Это, к сожалению, основа национального самосознания, застрявшего, как буриданов осел, между двух охапок сена, ни одна из которых ему не предназначена.

— Восточные страны дальнего зарубежья, к слову, тоже хотят избавиться от этой «азиатчины». По крайней мере Индия, где я какое-то время жила. Я видела, что индийцы, особенно на уровне правящего класса, перенимают западные ценности и считают свою собственную культуру более низкой, неким пережитком прошлого.

— Национальные элиты Индии тесно инкорпорированы в мировые научные, образовательные и деловые институты. Они стремятся стать значимой частью мировых процессов, и это, конечно, попытка догнать Европу, преодолеть многовековой технологический разрыв. Но это происходит одновременно с попыткой «продать» миру свой уникальный товар — древнюю историю, мифологию и философию, которые ориентированы на противоположное: они тянут развивающуюся цивилизацию в пучину отживших антинаучных, совсем не прогрессивных идей.

Можно сказать, что это борьба между стремлением к цивилизации, которая говорит языком Запада, и страхом потерять национальную идентичность, говорящую языком Востока. Это то же методологическое и цивилизационное противоречие, с которым в свое время столкнулась Россия. И быстро и безболезненно это не решить, потому что идея Востока сегодня как никогда нужна не только Западу, но и Востоку.

(Продолжение следует)

Наталия Антропова,

«Реальное время»