Алтайдын Чолмоны

О первых персональных выставках Г.И. Чорос-Гуркина

11.01.2024

12 января – день рождения великого алтайского художника, общественного и политического деятеля Григория Ивановича Чорос-Гуркина (12.01.1870 – 11.10.1937)

Первая персональная выставка Г. И. Гуркина открылась 23 декабря 1907 г. в городе Томске. В то время Горный Алтай в составе Бийской волости входил в состав Томской губернии, сам Томск был признанной столицей сибирского края.

Выставку посмотрели более 5000 посетителей. Половина картин, представленных на выставке, была продана. Кроме того, художнику заказали около 50-ти копий.

Журнал «Нива» в обзоре выставки отмечал, что это было «необычным и выдающимся явлением, неделя ее существования в Томске была прозвана «Неделей Гуркина». «У Сибири появился, наконец, свой художник… Эта была первая во времени сибирская художественная выставка в полном значении этого определения. Во-вторых, эта была выставка, почти с исчерпывающей полнотой изображавшая в красках один из характерных уголков Сибири – Алтай, его природу и жизнь его аборигенов. В-третьих, эта выставка демонстрировала во всем объеме дарование художника, сына Алтая, воспевавшего дорогой и любимый край в красках»» – писала сибирская пресса спустя несколько лет, вспоминая эту выставку.

Мы сегодня впервые публикуем очерк «Алтай» целиком, так как он впервые увидел свет в декабре 1907 года в томской газете «Сибирская жизнь» с послесловием, написанным от имени редакции известным сибирским ученым Г. Н. Потаниным, наставником и другом Г. И. Чорос-Гуркина.

АЛТАЙ
(плач алтайца на чужбине)

Далеко, далеко на чужбине я от тебя, мой милый, мой дорогой Алтай! За сотни, за тысячи верст! Я здесь один, я им чужой и мне чужда их природа. Их шум, толкотня и блеск надоели мне. Мне скучно здесь, мне грустно! И меня зовет и манит туда, к тебе, мой любимый, славный Алтай. Туда, к тебе, на простор, на свободу.

Ты, чудный и славный, всегда стоишь в моем воображении. Твои цепи гор с легкой дымкой и прозрачными белками, как загадочный мираж, влекут меня к тебе и твое имя, Алтай, так мило и так дорого звучит здесь для меня. И так много в этом слове своего, близкого, родного.

Есть другие знаменитые горы, но ты, Алтай, что можешь иметь с ними общего? Ты не так величествен и пышен как другие горы, но ты девственен, угрюм и нелюдим. В тебе своя красота, своя прелесть. Ты поражаешь своей нетронутостью. Ты как бы бежишь от очей культурных людей. Ты скромен и любишь одиночество! Ты как могучий зеленый кедр, который растет вдали от многолюдных сел и городов, тебе не по душе суетня и толкотня людская.

Какими красками опишу я тебя, мой славный Алтай? И какою линией очерчу твой стан?

Уподоблю тебя могучему зеленому кедру! Вот он, пышный, широко разросся во всю ширь и мощь: удало развернул свои ветви на свободе! Крепко цепляясь корнями по расселинам черных скал, взбежал он до грани холодных белков. И там, на просторе, вблизи снегов, где одни лишь туманы гуляют, там он любит, свободно качаясь по ветру, вести с буйным ветром беседу. Таков ты, мой любимый Алтай!

Люблю тебя за то, что ты угрюмо и грозно веками хранишь свои тайны. Под утесами, под курганами, да по дымным юртам раскидал ты свои легенды-предания! С горы на гору, через бурные реки переносятся твои песни про старину глубокую.

О, мой Алтай! Когда я вхожу на твои высокие хребты, как плети растянувшиеся по голубому небу, и оттуда, с высоты гляну на твои ущелья, ты встаешь передо мной мощный, нетронутый, первобытный! Чудная картина!

Я как бы вижу первый день мироздания! Когда после векового мрака ты, Хан Алтай, впервые был освещен восходящим солнцем, как загорелись тогда твои причудливые скалы и как заблистали тогда твои изумрудные ледники! Как зацвело и затрепетало все вокруг, сливаясь в одну сплошную музыку, в один нескончаемый чудный аккорд. И ты, дивный Хан Алтай, тогда прославил своего творца. Природа ликовала и, я думаю, творец твой Ульгень сам тогда любовался твоей красотой. Божья песнь, как волосяная струна, прозвучала тогда и наполнила тебя музыкой природы: грохотом водопадов и шумом бурных рек. И полилась та музыка через горы и стремнины, через цветущие и благовонные долины. Взбивая пену о громадные камни, неслась бурливая красавица Катунь. Шумели водопады, окрашиваясь радугой и серебряными нитями обвивая уступы скал твоих, Хан Алтай! Все звери и птицы находили тогда приют в горах твоих: стада благородных оленей взбегали с долины на утесы и там вместе с бурой медведицей паслись на свободе. Везде царили мир и свобода.

Но творец твой, Ульгень, знал, что не всегда будет так. Знал он, многое утратит красота твоя. Он знал, что его люди, алтайцы, будут угнетены другими народами, которым чужд Алтай. Он знал, что вся эта красота и все богатство Алтая станет достоянием пришельцев. Он знал, что его алтаец, этот скромный хозяин и хранитель алтайских ущелий и преданий скоро будет вытеснен из зеленеющих долин на сухие, выжженные солнцем утесы. Придут другие, и у его сына, алтайца, отнимут его собственность. Отнимут обработанную им землю, его луга и его пастбища, раскопают и вынут из гор золото и чудные благовонные леса вырубят и повыжгут.

Все это знал Ульгень и потому вдохнул он в сынов Алтая таинственный культ. Все милое и дорогое схоронил он в недрах Алтая и сторожем над этой тайной поставил сурового Эрлика, которому подчинил всех горных духов, а посредником между ними и людьми поставил шамана.

Ульгень дал алтайцу способность жить, как живет орел на утесах крутых скал. Он дал ему отвагу, закалил его сердце, чтобы он без страха ходил над зияющей бездной: наделил его зрением сокола, зрением, различающим предметы на расстоянии нескольких верст.

И с тех пор алтаец свободен, как птица. Гордо, как орел, с пренебрежением глядит он на богатство многолюдных городов, на дворцы этих жалких людей, рабов золота и утонченной роскоши. И если бы алтайцу дали все это богатство, он бежал бы, как птица бежит от золотой клетки.

Еще один дар Ульгень дал алтайцу – петь о красоте своих гор: дал ему камень-талисман, чтобы он этим камнем мог начертить образ своих царей-гор и их красавиц дочерей: «Сарнап тюрь, балам!» (Ходи и пой, мой сын) – сказал он. И вот простая струна из волос конской гривы, натянутая на обрубок кедрового пня, превратилась в руках певца в золотую. Струна зазвенела, полились звуки – заунывные, надрывающие, щемящие душу.

И сказал Ульгень-Алтай: «Иди, сын мой, по аилам и юртам, играя песни тоски о когда-то цветущем и богатом Алтае и научи мой народ, чтобы он сам слагал песни о красоте моего творения. Взбираясь на верхи гор и на карнизы, подслушивай их тайны. Прислушивайся к языку водопадов и когда поймешь их язык, переложи хотя бы сотую часть их тайн на свою золотую струну и пойди к народу, который не знает тебя, и пропой ему про Алтай, про красоту гор и долин. Много у меня, Алтая, золота и драгоценных камней, но тебя, сын мой, наряжу нищим. Жалким, диким и в бедном рубище предстанешь ты и будешь петь им, золотая струна на твоем инструменте будет смущать их.

«Почему, скажут они, человек-дикарь в рубище, а струна его золотая? И какая непонятная, тоскливая песня его! Мы должны плакать, когда мы сотворены нашим Богом, чтобы веселиться и проводить жизнь в наслаждении? И что он здесь ходит? Не высматривает ли он чего украсть у нас? А не колдун ли он? Отнимем у него инструмент с золотою струною, а самого вытолкнем за ворота нашего дома!»

И если будет тебе несладко, радуясь иди ко мне обратно в горы. Тогда встречу я тебя и обласкаю».
И будет тогда ликовать Алтай. Он будет рад, что тайны его живут в курганах и корумах, что реки его шумят также бурно, ледники блестят по-прежнему и туманы, сгущаясь, закрывают его могучее чело от взоров любопытных.
Он будет рад, как ребенок.
Г. Г.

***

Автор этого «стихотворения в прозе» природный алтаец хотел изобразить в нем свою тоску по родине, которую он испытывает на чужбине. Скелет для своего произведения автор заимствует у народной песни, которую по преданию сочинили в половине 18-столетия. Когда в 50-е г. этого века рушилось Джунгарское царство, Алтай, входящий в состав его, подвергся опустошительному нападению китайцев с юга и киргиз с севера. После этого разгрома остатки алтайского народа поднялись на вершину Семинского белка (Ял Менку) и оплакивали разорение Алтая. Сначала народный мужик восхищался красотой Алтая, гора кажется ему похожей на кристалл: он называет ее то 3-хгранным, то 9-тигранным. Потом он говорит, что много пролито крови за обладание Алтаем, красные сосны лишились вершин, кедры стоят без зеленых ветвей, зеленые покровы побуровели.

Алтай оголен, обнажен, обезглавлен. Песня кончается таким пожеланием: «Не видать бы нам такого обезглавления нашего прекрасно устроенного царственного Алтая».
Редакция

***

На этой своей первой персональной выставке Г. И. Гуркин представил более 20 картин, более 100 этюдов и примерно столько же рисунков, эскизов и иллюстраций на темы алтайского эпоса. Художественная интеллигенция Томска, конечно же, знала имя Григория Гуркина – в 1903 году во время 1-й передвижной выставки петербургских художников в Томске было представлено его несколько графических рисунков на темы алтайского пейзажа. Имя загадочного инородца, живущего в Горном Алтае, ученика самого И. И. Шишкина, тоже привлекало внимание. Да и сам Горный Алтай, благодаря деятельности сибирских ученых, таких как В. В. Сапожников, Г. Н. Потанин, А. В. Адрианов и многих других в начале ХХ века, стал «модным местом» – приезжать сюда в экспедиции, отдыхать летом на дачах стало престижно.
По отзывам о той выставке, в центре внимания были полотна художника «Камлание» (в Горно-Алтайском музее сохранилась одна из картин этого плана), «Хан-Алтай» и

«Катунь весной». «Судьба последней картины, которую современники ставили выше «Хан-Алтая», печальна, до нас дошла только черно-белая репродукция, опубликованная в журнале «Нива» за 1908 год и небольшой ее вариант 1903 года, который хранится в Алтайском краевом музее изобразительных искусств» – писал известный исследователь творчества и жизни Г. И. Гуркина Владимир Эдоков.

Вторая персональная выставка работ Григория Гуркина, организованная томским обществом любителей искусства, открылась 3 марта 1910 года в Томске и продолжалась две недели. На ней было выставлено «224 экспоната, на которых художник представил почти весь мощный Алтай» – сообщала местная пресса.

Из более крупных работ, демонстрировавшихся на этой выставке, сейчас известны «Река Ул» (Томский художественный музей, там она называется «Горная река»), «Кедры в тумане» (Барнаул, называется «Горная долина»), «Озеро горных духов» (Красноярская художественная галерея, – варианты в Барнауле, Иркутске, Горно-Алтайске).
После Томска эта выставка побывала в Красноярске, Иркутске и в 1911 году в Барнауле, где имела также большой успех.

Затем, до 1915 года, Гуркин не делал больших выставок. В это время он часто ездил по Алтаю, писал этюды, картины, много рисовал.

В марте 1915 года в Томске открылась третья по счету персональная выставка Г. И. Гуркина. Распорядителем ее был Вячеслав Шишков. Выставка получилась грандиозной, здесь было все лучшее, что создано художником за 20 лет творчества. Почти все крупные картины и более 20 этюдов были посвящены пейзажу Горного Алтая.

В своем письме Г. Н. Потанину от 13 января 1913 года Гуркин делился планами продвигать выставку «из Томска в Красноярск, и, если можно, в ту же зиму в Иркутск… На лето мне хочется пожить в Минусинске, порисовать памятники в музее…еще одно лето провести на Байкале и пописать – пополнить свою выставку его видами. Быть может, дело мое не выгорит!.. Но если до Иркутска, Владивостока выставка даст хотя бы небольшие результаты и ею заинтересуются, то дальше путь будет через Японию, страну восходящего солнца, Америку – и так дальше вокруг света».

Строя эти планы, художник беспокоился о незнании иностранного языка и надеялся, что с ним вместе поедет Анохин. И это в то время, когда он признается, что «за душой не имею ни копейки. Не на что купить краски…»

Этим мечтам не суждено было осуществиться. Россия вступила в эпоху революционных преобразований. Твор-чество в жизни художника отступило на второй план, уступив место общественно-политической деятельности…

«В жизни своей я был кровным защитником всех интересов своей родины: самоопределения и автономии алтайского народа. Стоял за все его лучшее, национальное. За его законное право быть равным и свободным в семье великих народов. За сохранение его национальной культуры, языка и быта. За его новое создание и развитие в области экономической жизни, искусства и науки» – писал художник в мае 1925 г. в своем «Заявлении» Ойротскому обкому ВКП из Кызыла, где был в эмиграции.

Подготовила Светлана КЫДЫЕВА