Настройки отображения
Настройки шрифта:
Выберите шрифт Arial Times New Roman
Интервал между буквами (Кернинг): Стандартный Средний Большой
Выбор цветовой схемы:
Алтайдын Чолмоны
«Теперь я один на родном пепелище…»
26.01.2018
Мы сегодня впервые полностью публикуем письмо Григория Ивановича Чорос—Гуркина, написанное дочери Галине, жившей тогда в Саратовской области
Более сорока лет хранил его в семейном архиве муж Галины Павел Дмитриевич Штерн»—писал искусствовед, исследователь жизни и творчества Г. И. Гуркина Владимир Иванович Эдоков в своей книге «Возвращение мастера» (Горно—Алтайск, 1994 г).
После выхода книги В. И. Эдокова «Г. Гуркин» П. Д. Штерн передал письмо в числе других В. И. Эдокову. Оно почти полностью было опублиовано в книге «Возвращение мастера». Часть не вошедшего в книгу текста, где Г. И. Гуркин пишет о своем хозяйстве в Оносе, была обнаружена в личном архиве Владимира Кыдыева.
Гуркин в этом письме пишет о суде, состоявшемся осенью 1934 года в Новосибирске, когда его обвинили в национализме. Коллегия судей не нашла состава преступления и он был оправдан. Художник упоминает, что на этом суде кроме него обвинялись более 37 человек хакасов и ойротов.
В письме встречаются фамилии секретаря Ойротского обкома ВКП(б) Павла Семеновича Хабарова, председателя Ойротского облисполкома Сергея Сергеевича Сафронова, первого секретаря Ойротского обкома ВЛКСМ Ивана Семеновича Толтока. Впоследствии Гуркин, Сафронов, Хабаров и другие политические деятели Ойротской автономной области были обвинены в создании контрреволюционной националистической организации и подготовке вооруженого восстания против Советской власти и расстреляны 11 октября 1937 года. Сын Г. И. Гуркина Геннадий и И. С. Толток были расстреляны в том же году.
В 1956 году Президиум Алтайского краевого суда вновь рассмотрев материалы этого дела, пришел к выводу, что доказательств о действительном существовании контрреволюционной организации и ее практической деятельности в деле отсутствуют. Допрошенные в ходе проверки в 1955 году бывшие работники УНКВД Западно—Сибирского края Черных, Тарасов, Хустнудинов, принимавшие в 1937 году непосредственное участие в ведении следствия, показали, что все справки на арест обвиняемых, все протоколы допросов сфальсифицированы, получены методом принуждения и провокации. Было установлено, что в бывшей Ойротской автономной области националистическо—повстанческой организации и руководящего центра во главе с Гуркиным не существовало, обвиняемые были осуждены неосновательно…
Письмо от дедушки: Мише, Тане, Гале, Паше.
Алтай.—Онос, 1935 г., янв. 7-го
Получил Ваше письмо и рисунки Миши. Читаю и пишу ответ.
Я очень рад, что Вы все здоровы и доехали благополучно. Служите—живете на новом месте на Волге в хороших условиях, лучше чем в Ойрот—Туре. Радуюсь росту и здоровью Миши, Танички. И мне кажется, что этого и только нужно: здоровья и радостного труда, и благополучия, покоя для Вас. Вы, конечно, должны знать из письма Гены, что бабушка умерла и теперь никому не мешает. Схоронили мы ее с Геной 3-го ноября в Ойрот—Туре на кладбище по граждански, рядом с ее родителями. В Оносе я теперь один на родном пеплище, где родились мои дети, где мой дом, сад и мой труд—искусство, вся жизнь связана с Оносом и я поэтому не могу бросить Оноса, хотя многие меня упрекают, за что я так привязался к Оносу и не хочу изменить свою жизнь, оставить его.
В Оносе я буду жить и работать и дальше, пока не оставят силы. Я не буду говорить, что моя жизнь—тяжелый, горький труд и несчастья. Нет!.. Моя жизнь для меня лично—это красивая сказка! И если временно я бываю чем—либо недоволен или сердит, то это такие тучки, которые проносятся над землей, дают временные тени, но не закрывают солнца, не омрачают моего внутреннего счастья, — радости, жизни!
Правда, я не умею жить аккуратно, расчетливо и быть ко всему окружающему внимательным, особенно к людям, даже и к своим детям, чем иногда их огорчаю и вызываю в них недоумение, но это делается с моей стороны без всякого корыстного и злого умысла. И я думаю, ведь я не хотел зла, неприятности и они поймут меня и простят мою оплошность, невнимательность. Ведь я люблю их также искренне и радостно, как и свою жизнь и природу, окружающую меня. Вот теперь: бабушки нет, Вася на Дальнем Востоке, Гена в Улале, Вы в горьком на Волге, и около меня никого нет, как будто бы и скучно и душно. Но для меня нет скуки, мне некогда скучать—работы по горло: самому и дров приготовить, пищу сварить, хлеб напечь, кур хороших напоить, накормить. Теплый, светлый курятник им сделать и многочисленные картины—заказы исполнить. А заказов хоть отбавляй: скучать некогда—везде радость, в каждом деле, в каждом движении.
Вот сижу и пишу письмо Вам в средней комнате, около печки, которую сделала Галя (славная печка и я ее еще немного переделал: расширил трубу и проч., добавил, усовершенствовал), пишу, печка топится, огонек потрескивает, чайник на плите шумит, часы новые—дар Крайисполкома, тикают на стене. Ночь. Все спят в Оносе, а у меня на душе покойно, радостно, что пишу Вам, моим дорогим, близким—славным. Героям труда: Мише, Гене, Галине, Павлику; мысли мои и радость там, около Вас на Волге и Решетихе около Вас, где бор сосновый, ходят—гремят поезда и Миша слушает мое письмо, а Таня беспечно спит или играет игрушками лежа в зыбке—кроватке, или смотрит на Вас, на огонек электричества. В это же время мысль—молния там, на Дальнем Востоке около Васи. Он—диспетчер—комендант над участком ж. д. в Уссурийском крае. Так или иначе—начальник. Без его ведома не разрешается пропускать поезд, где живут Афоня, Володя, Маня и т. д.
Вот пишу и думаю—жизнь моя богатая, красивая сказка. Вы знаете, меня обвинили, судили в разных злодеяниях против политики Советской власти больше по кляузам и доносам (злых духов). Меня два—три раза доставляли на Красный суд. На суде много было народу и много обвинений против меня. Говорили, что я получаю письма из Японии (читал их Николаю Козлову и Амыр—Сане), что умышленно не пишу картины, не уважаю, не признаю Совектской власти и многое другое и все некрасивое, грязное, и бессмысленное, ничем необснованное. На суде я, благодаря своему прямому характеру, сказал в защиту себя речь, в которой открыто и красочно рассказал много о своей работе в Каракоруме, об аресте моем при Колчаке два раза, про тюрьму, и как из тюрьмы я уехал в Монголию, спасая свой художественный материал, в Танну—Тува с двумя сыновьями, оставив на произвол судьбы жену и дочь, как я вернулся обратно на Родину—Алтай с единственной целью—посвятить свой труд,—искусство пролетарской власти Советам, и как меня приняли в Ойротии, и как относились ко мне, лишая меня голоса. Конфискация имущества: пасеки, дома и проч., и в силу этого всего создались такие условия, что я как художник при всем моем желании не мог работать, писать картины. Говорил о том, что если бы я был против пролетарской Советской власти, то я бы не передал ойротской области для Картинной галереи своих картин—этюдов, ввиду этих ненормальных вокруг меня условий—не получал пайка, ни должного внимания к моему искусству со стороны руководителей области, аймака и С(овета) в Оносе, заняться посадкой овощей в огороде, чтобы иметь продукты питания, чтобы не издохнуть с голоду! и проч. думал, что если на меня врут люди низкие, жалкие и меня за это судят, то пусть выслушивают на Красном суде всю правду, как и в каких условиях приходится жить художнику—нацмену при Советской власти. На суде каждая речь, кем бы она не была сказана: прокурором, свидетелями или обвиняемыми, записывалась стенографически. Хорошую речь в защиту меня сказал защитник Цветков. Суд закончился и вынес мне оправдание (на суде этом, кроме меня, обвинялись более тридцати человек хакасов и ойротов).
После суда из Новосибирска я заезжал в Ойрот—Тура (ныне Горно—Алтайск—ред.), виделся с Хабаровым, Сафроновым и др. Говорил, им излагал свои соображения и планы, как и почему я думаю работать (не в Улале), а в Оносе. Какие мои соображения насчет ремонта мастерской и почему я должен—обязан Оносу: потому что я—пейзажист, а в Оносе кругом природа та, которую мне нужно: Катунь, горы, лес и проч., что нет в Улале, и что для меня эта природа всегда необходима как наглядный справочник, живой материал для дальнейшей моей работы, для письма будущих моих картин. Что в Оносе должна быть база всех приезжающих художников из центров: Москвы, Новосибирска и др. городов. На случай для работы, что через эту базу мы, Ойротия, будем иметь живую связь в Искусстве и что это очень важно для Ойротии и проч. И теперь, повидимому, со мной согласились. Сафронов сказал, чтоб я не продавал мастерскую, и что он на средства Облисполкома ее отремонтирует, чтоб в ней можно было работать и мне и другим ученикам художественной школы.
Приехав в Онос, я выбелил сам в средней и только что начал писать картины—заказы, как Сафронов меня вызвал телеграммой в Улалу и заказал написать картину в подарок Съезду Советов (VII-му в Москве). Картина большая, изображает Белуху с севера, Ак—Кем и начал ее писать красочно, сочно и в праздничных красках—воздушных, как снова из Новосибирска в Ойрот Облисполком пришел от Крайоно и Крайисполкома телеграмма, вызывают дедушку Гуркина в Новосибирск на 2-ую Западно—Сибирскую краевую художественную выставку картин. Из Ойрот—Тура посылают зав. музеем тов. Сергеева на автобусе. И Сергеев, оставив автобус за Катунью, пешком тащится в Онос. Катунь в это время начала только что замерзать. Против Оноса на пароме шла шуга и Сергеев, не попав здесь, вернулся в Аскат и пешком перешел Катунь в Крээ (переезд через Катунь около Аската). Я спешно собрал некоторые свои этюды. Ночью наняли лошадь до Аската, перейдя Катунь—на автобусе помчались в Улалу. Здесь забрал этюды в Облисполкоме—меня снова на автобус. Доставили в Бийск на вокзал. И вдруг на вокзал приезжает из Улалы тов. Толток и говорит: «Я Вас, Григорий Иванович, не мог догнать. Я тоже еду по делам в Новосибирск». Достает из чемодана купленную в Улале новую пару—пиджак и брюки. Это, говорит, тебе от облисполкома, чтобы ты был прилично одет. Покупает билет в мягком вагоне и мы с ним едем. В Новосибирске по телефону Толток сообщил в Крайисполком и нам на вокзал подают автобус. Я остановился со своими картинами в музее. Здесь, в двух комнатах, и должна быть 2-ая краевая выставка картин.
На завтра за мной присылает тов. Вегман—зав. краеведч. архивом и приглашает к себе на квартиру, у него сидит и Толток. Вегман меня очень любит и, когда я бываю в Новосибирске, всегда приглашает зайти к нему в гости. Он, как меценат, любит искусство и в Крайисполкоме имеет большое влияние. И к его голосу и советам в Новосибирске ответственные работники прислушиваются как к старому каторжанину. Вегман всегда угощает меня чаем, красным вином, яблоками. У него висит одна моя картина «Тальменье озеро», которую он «отбил» говорит у женщины—врача Щукиной, которая раньше жила в Томске и покупала у меня много с выставок картин.
Ну вот, Вегман нас с Толтоком угощал завтраком и чаем, и вином. Говорит: «Что Вам, Григ. Иван., нужно купить—напишите мне записочку и я отнесу ее в Крайисполком». Я, конечно, не отказал ему в этой любезности. Написал: «Мне нужны хорошие пимы на большую ногу и также хорошие непромокаемые сапоги (быть может весною придется писать лед на Катуни), а затем мне нужно купить белья и посуды эмалированной или алюминиевой».
На другой день Вегман приносит от тов. Теряева—зав. крайоно записку и распоряжение — с согласия Крайисполкома «Ассигновать и выдать из банка для художника Гуркина 2500 руб. Не его личные расходы и покупки, и распоряжение художнику Мочалову—председателю Союза Сов. Худ. и Союза Рабиса: «Купить для Гуркина вплоть до посуды в закрытых распределителях, в случае, если необходимых вещей не найдется в универмагах и магазинах Новосибирска».
И так, как видите, сказка моей жизни продолжается. Пролетели мимолетные тучки и снова солнце и тепло! После краевого суда, отношения всюду изменились. За мной ухаживают, заботятся, чтоб я работал свободно. Говорят: «Вы теперь советский художник и мы обязаны вас поставить в такие условия, чтоб вы ни в чем не нуждались и писали такие картины из природы богатого красками Алтая, какие Вы писали раньше, как «Хан—Алтай», «Озеро духов» и т. д., потому что Вы изучили Алтай и кроме Вас никто Алтай так писать не может». А я улыбаюсь и думаю: «Давно бы так нужно относиться к специалисту художнику—нацмену!.. И я не терял бы зря времени и много написал бы вам хороших картин. Да и теперь еще время не ушло, постараюсь, на сколько у меня хватит сил и здоровья. Ведь это и есть мое любимое дело—писать картины красочно, ярко, празднично, ибо только в этих тонах я вижу природу, и особенно сейчас, чем я ее видел раньше. Теперь она, природа, при Советской власти еще более ярче и празднична, и где труд художника свободен как никогда!..»
Так прожил я в Новосибирске с 20 ноября по 20 декабря. И накупил всего в чем нуждался. И поехал в Онос дописывать незаконченную картину (к Съезду Советов) или, вернее, Подарок Съезду Советов. И снова машины, автобусы до Улалы и Оноса.
Перед отъездом я зашел в Крайоно к тов. Теряеву поблагодарить за оказанное внимание. Побеседовал с ним и рассказал, как я хочу и думаю работать в Оносе. Говорил, что на мне лежит обязанность прежде всего исполнить ряд частных заказов, так как многие заказчики ругают меня, что я по два года заставляю их ждать—заказанные картины; и что кроме них у меня есть заказы: написать картину «Объединение алтайских партизан» по книге Третьяка, иллюстрировать книгу, роман «Великое кочевье», заказанную Огизом, написанную писателем т. Коптеловым (за 4000 руб.), и что помимо всего этого, мною намечены картины из жизни колхозников и охотников Ойротии на фоне гор и природы Алтая. И что наши работники—партийцы недооценивают, что нужно написать ряд картин нового Чуйского тракта как советского строительства в Ойротии. Что если мне дадут возможность поехать на лето поработать над этим, то не худо было бы и проч. И что нужно со всем этим спешить, не теряя дорогого времени. И мало ли что нужно написать из богатой природы Алтая: Телецкое озеро, Белуха, Архыт, Кош—Агач, Катунь—где строил мост Сартакпай, и многое другое. Т. Теряев выслушал внимательно, приветствовал все это и обещал во всем мне содействовать. «Исполните Ваши частные заказы и больше их не берите. Пишите картины из природы Алтая, какие вы наметили и мы, Край—Советская власть будем их у Вас приобретать, будем платить хорошо». Спрашивал, получаю ли я от облисполкома пенсию после краевого суда. Я ответил, что пока не получаю, После беседы Теряев сказал, что мы—Крайисполком будем Вам помогать, если что нужно—пишите Мне и в Крайисполком.
Затем он распорядился, чтобы меня на автобусе отвезли на вокзал и устроили с отправкой—посадкой.
Приехав в Онос, я закончил картину «Белуха» и два раза за ней приезжали на автобусе из Улалы от Сафронова (и было в Оносе и шуму, и гвалту, когда автобус переехал в Эликманаре через Катунь прибыл к нам в ограду. Толпа со всего Оноса ребятишек сбежалась смотреть чудо—автобус первый раз в Оносе). Картину сняли с подрамника, свернули на скалку и уложили в продолговатый ящик, привязали к боку автобуса и он помчался обратно, пугая на пути собак и пеших по дороге. В Оносе это было целое событие…
Теперь я приступил к исполнению мелких заказов, а их много. Ко мне на зиму приехал учиться Вася—сын Каспинского. Он кончил Омский художественный техникум. Ездил в Ленинград в Академия художеств, но не мог выдержать испытания. Там требование—чтобы знали писать удовлетворительно с натуры. Вот будет писать в Оносе под моим руководством.
Упрямый дедушка Чорос настоял на своем, он не будет ездить в Ойрот—Тура и жить там, а будут ездить к нему. Сказка продолжается, и, кажется, будет самой интересной…
Здоровье мое пока великолепно! (кроме остатка ревматизма). Желал бы, чтоб болезни у моих детей, полученные в «худые годы»: ревматизм и др. Исчезли бесследно через лечение их в курортах Союза, чтоб и Вы, дети, были здоровы и радостны в труде и жизни своей. Ведь здоровье и есть счастье, которое нам необходимо! И так, постараемся использовать жизнь, трудиться честно, и излишки от своего труда использовать на лечение. В борьбе радостной, разумной (непринужленной) наше счастье и благополучие! И я верю, дети мои, что вы, не теряя связи между собой и «стариками»—вашими родителями, достигнете всего, какие бы трудности не стояли на пути вашей жизни. Трудясь честно при внимании Советской власти мы будем жить зажиточно и культурно!
О моем хозяйстве
Сад, за лето я нанял одного мужичка за 80 руб. и перегородил. Яблони дали урожай до 15 ведер мелких и крупных яблок. Огород дал мне тыквы, помидоры, сою, моркови, свеклы, фасоли и, главное, картофели до—250 ведер! Пчелы, хотя и плохой нынче был для них год, ненастное холодное лето, дали меду около 2-х пудов. Куры весною нанесли мне 300 яиц. Одна наседка, своя доморощенная курица, вывела породистых «Род—Айланд» 10 цыплят. И все они выросли хорошие, большие, из них осталось и кормлю 5, кур породистых, три петуха и две куры свои доморощенные «Оносинцы»—всего 10.
Четыре петуха заколол, получил хорошего куриного мяса 28 фунтов. Варю суп. Для кур—осенью я нанял сделать около, против крыльца дома, хороший, светлый с окном, теплый курятник. В курятнике на полу, в земле из каменных плит сложил печь (по китайски)—труба идет тоже в земле и в другом выходит наружу, печь и труба слегка завалены землей и когда в морозы топишь плиты, земля нагревается и тепло. Над печью и трубой устроены лесенкой седала—жердочки. Здесь у них кормушки, ящики с золой для купанья, с песком—кварцевым и битым стеклом, и гнезда крытые, для носки яиц, Хорошая дверь и на двери замок. Им светло, тепло и сейчас, до Нового года (одна курица «старка») мне нанесла уже до 20-ти яиц! Скоро, думаю, начнут нестись и другие. Постройка курятника стоило 30 руб.
Корм овес, охвосье—покупаю, недорого.
Для пчел в подвале, под дальней комнатой, осенью нанял Василия «Большебортого» Манеева сделать хорошую, массивную, толстую дверь, на хороших железных крючьях. Запирается на зиму на замок. И сейчас пчелам сухо—тепло. Над ними в дальней комнате живет Вася Каспинский, своими дровами он топит печь. Сейчас он уехал в Улалу на ярмарку (которая открылась 7-го янв.) и скоро приедет. С ним я заказал купить себе кое—что из продуктов: пшено, постное конопляное масло и хорошую колыванку.
Дров у меня много. Весной еще вырубил березы за домом против мастерской, куда, на место их будут весной посажены молодые красных пород яблони, купленные в Бийской «Алтайской флоре», где я был осенью. А на зиму они пока лежат в земле закопаны. Вот и все хозяйство.
А моему Мише, славному, дорогому мальчику, и Тане я пишу особое письмо с рисунками из моего хозяйства. Там будут нарисованы куры, петухи, курятник и много другого. Я люблю Мишу за то, что славный, слушает папу, маму и рисует хорошо. Его башмаки дырявые, которые ему шила мама, у меня хранятся и висят в средней на косяке окна, тут же его шапка, которую он часто носил…
Ну, будьте здоровы, пишите!..
Я получил от Дмитрия Алекс. Штерн письмо. Он меня спрашивал, где вы живете и почему ему отцу ничего не пишете. Просил сообщить ваш адрес.
Я думаю, вы должны ему написать о себе.
Получаете ли вы письма от Гены, Васи? Пишите о всем, чем вы живете. Буду вам благодарен, и я буду писать Вам на досуге. Целую всех! Будьте здоровы!
Ваш дедушка Чорос, Онос 1935
янв 9-го.
ТОП
Положение Конкурса на Стипендию имени заслуженного журналиста Республики Алтай Галины Тюгай
УТВЕРЖДАЮ Приказом и.о. главного редактора АУ РА «Редакция газеты «Алтайдыҥ Чолмоны» от _____________ № Кудачина Э.В. Положение Конкурса на Стипендию имени заслуженного журналиста Республики Алтай Галины ТЮГАЙ Объявлен Конкурс на Стипендию имени заслуженного журналиста Республики Алтай Галины Тюгай. Организатор: редакция республиканской газеты «Алтайдыҥ Чолмоны» (далее Редакция). К участию приглашаются обучающиеся 4-11 классов общеобразовательных школ Республики
«Баатырларыс ойгонып калды…»
(Башталганы 1-кы номерде) «Алтын-Эргек» кай чӧрчӧкти сценада «Ээлӱ кайдыҥ» турчыларыла кайлап отурыс. Ол тушта мениле саҥ башка учурал болгон. Кандый да ӧйдӧ сӱнем чыга бергендий, бойымды ӱстинеҥ тӧмӧн ајыктап турум. Топшуур согуп турганымды кӧрӧдим. Ол ло ок ӧйдӧ коштойындагы, алдыгы, ӱстиги телекейлерге јӱрӱп, олордо не болуп турганын, ондогы јӱрӱмди база кӧрӱп турум. Ончо ло бойым
Малдыҥ сӧӧк-тайагыла тудуш јаҥдар
Кыптунак Малды сойгон кийнинде эҥ ле озо этле кожо кыптунакты кайнадар учурлу. Јаак Эки јаакты айрыйла, бирӱзин тургуза ла кайнадар. Оноҥ башка эки јаак јадала, «арткан этти јип салар». Ол тушта этти јизе, курсакка бодолбос. (К. И. Санин) Кары Карыны энедеҥ јаҥыс бӱткен кижи јарбас керегинде албатыда чӱм-јаҥ бар. Оныла колбулу мындый кеп-куучын арткан: «Бир